Зарубки на семейном древе: глава 4. Земляки

Ладожанка Валентина Викторовна Кузнецова много лет посвятила поиску сведений о своих родных – потомственных рыбаках из села Креницы. Представляем читателям несколько очерков о судьбе креничан из рода Кирилловых-Григорьевых, написанных на основе устных рассказов и записей Валентины Викторовны, а также документов из семейного архива

Продолжение. Начало в №№ 31, 32, 33
(На фото: коллектив Новоладожского ликеро-водочного завода.
Фото 1938 г. Григорьев В.А. в верхнем ряду второй справа)

У креницкого рыбака Александра Фёдоровича Григорьева, кроме пяти дочерей, было три сына. Василий, средний из сыновей, родился в 1909 году. С малых лет он вместе с братьями и отцом ходил в Ладожское озеро, занимался рыболовством. На момент ареста Александра Фёдоровича в 1937 году все сыновья уже были взрослыми, младшему, Виктору, исполнилось 17 лет. К счастью, репрессии обошли их стороной, но привкус горечи от беды остался в душе каждого из них на всю жизнь.

Впервые в роду потомственных рыбаков Григорьевых братья нарушили вековую традицию предков – их увлекли другие профессии. Василий после службы в Красной Армии стал работать шофёром на Волховском алюминиевом заводе. Там и познакомился с Лизой — Елизаветой Матвеевной Евграфовой, уроженкой Старой Ладоги. В 1938 году семья переехала жить в Новую Ладогу. Поселились в доме сестры Василия, Нины Ананьиной, на улице Новая Слобода. Работать Григорьев устроился шофёром на ликёро-водочный завод.

В 1939 году его мобилизовали на финскую войну. Только вернулся — грянула Великая Отечественная. Горестно уходить на войну, когда в доме без кормильца остаются дети – мал мала меньше: сын и три дочери. Всего же в семье насчитывалось семь человек. Василий, добрая душа, готов был под своё крыло взять каждого, кто нуждался в помощи. В тесноте да не в обиде вместе с его семьёй жили несовершеннолетний брат жены и её тётя. Тётя Паня Евграфова была добрым гением в доме: когда Василий ушёл на фронт, помогала Лизе поднимать детей, стала надёжной опорой для семьи в суровые военные годы.

Призвали Василия Григорьева в армию на второй день после объявления войны. Вслед за ним ушёл младший брат Виктор. Их племянница Нонна Евгеньевна Громова (Ананьина) вспоминает: «Стоял страшный рёв. Мы, дети, тогда ещё не понимали, что такое война. Помню, в школе нас постригли наголо, чтобы не заболели сыпным тифом. А потом школа на Пионерской два года не работала, детей из прифронтового города старались вывезти в безопасные места. В сентябре начались бомбёжки, было очень страшно. Мама была в отчаянии. Как- то раз идёт по дороге со слезами на глазах, думает про себя: «Надо Нонну на работу устроить, чтобы не эвакуировали. Что ж это за жизнь, если девятилетний ребёнок вынужден работать?». Идёт, плачет, ничего не видит, не слышит. И тут её в спину толкает машина. Из кабины раздался отборный мат. Выскочил шофёр, кричит: «Ты что, баба, с ума сошла?». А офицер, сидевший в машине, говорит ему: «Да не ругай ты её, время такое, что и в самом деле с ума можно сойти».

Во время войны для наших земляков чужой беды не было. Нонна Евгеньевна помнит, что во время блокады Ленинграда, в трескучие зимние морозы, привозили в Новую Ладогу беженцев. Людей, идущих пешком по льду Ладожского озера, водители машин подбирали, усаживали их в открытый кузов и доставляли в город. Многие из них, обессилев от голода и трудного перехода, замерзали прямо в кузове, их привозили уже окоченевшими трупами. Пассажиров и трупы шофёры выгружали у насыпного моста через Старый канал, а машины шли к складам загружаться продовольствием и после погрузки отправлялись в обратный рейс.

Нонна Евгеньевна помнит, как её мама (сестра Василия, в доме которой жила его семья) с тётей Паней, несмотря на комендантский час, ночью ходили к мосту. С собой брали фонарь, который прятали в полы пальто, потому что зажигать его на улице запрещалось. И там осматривали груду трупов: нет ли среди них живых? Обнаружив признаки жизни, грузили доходягу на санки и везли домой, хотя у самих от недоедания силёнок было не ахти как много. Дома оказывали полуживому человеку первую помощь: растирали, согревали, подкармливали, а утром его увозили в госпиталь, который находился на Пионерской улице, в здании школы. Сколько обречённых на смерть спасли самоотверженные женщины, никто не считал, но выжившие люди, мне думается, помнили своих спасительниц всю оставшуюся жизнь.

Стоит, наверное, почаще нам вчитываться в историю наших ладожских семей: на её страницах можно найти немало интересного, поучительного и даже героического. Иногда не поймёшь: то ли жизнь, то ли смерть сдавливала горло – так тяжело приходилось людям, но и в такие времена наши земляки были щедры на душевные дары и бескорыстны в своих помыслах и поступках.

А потом последовала эвакуация. Оставляли в Новой Ладоге только тех, у кого был один ребёнок-иждивенец. После отъезда семей Ананьиных и Григорьевых в доме № 3 на Новой Слободе устроили общежитие рабочих механических (судоремонтных) мастерских.

Негласной хранительницей дома стала Клавдия Яковлевна, мать Василия и Нины. Она работала в общежитии уборщицей и жила там после выселения обитателей Крениц из своих домов, так как в них расквартировали военных — моряков и артиллеристов.

У дочерей Василия Александровича, живущих ныне в Пикалёво, сохранилось письмо отца с фронта, адресованное сестре Нюре. В нём он благодарит сестру «за любезное отношение» к его семье. Объясняет, что причина его долгого молчания в том, что «находился в дорогах», а теперь, когда часть расположилась в лесу, он ремонтирует аккумуляторы. Письмо пишет под кустиком — «эти кустики для нас и столовая, и спальня, и рабочее место». И далее:

«Нюра я жив и здоров чувствую себя хорошо, но только скучаю по маленьким детишкам мне очень часто вспоминается как они бегут встречать меня с работы к мосту, но что же со всем приходится мириться – этого требует страна, но победим врага – Гитлера, так опять встретимся, будем вместе… Нюра денег мне не присылай. Жалованье которое мне платят 11 р. 50 к. Да здесь нечего покупать, а вам там деньги нужны на проживание». И в конце письма сообщает: «Со мной находятся Вася Гаврилов, Коля Григорьев, Н. Полинов (Полилов?) и ещё много ребят из Волховстроя и Сясьстроя». (Пунктуация автора сохранена).

Письмо датировано 4 августа 1941 г. Больше фронтовых треугольничков от Василия родные не получали и жили в постоянной тревоге за него. Наступил 1945 год, отсалютовала Победа, а от него – ни весточки. Думалось о самом плохом. И вдруг Клавдия Яковлевна получает письмо из Красного Села от незнакомой женщины по имени Татьяна. Она сообщает, что Василий жив. Желанная весть – желанней не бывает, но родных терзали вопросы: если жив, то почему сам не написал об этом? Почему не вернулся домой после войны? Вопросов было много, но главное для семьи — не погиб!

Надо сказать, что свою четвёртую дочь, родившуюся уже после войны, Василий назовёт Татьяной в знак благодарности незнакомой женщине, которой он успел передать адрес матери и шепнуть своё имя, добавив: «Живой!».

Письмо от Василия пришло только в сентябре 1945 года. Обратный адрес: Карело-Финская ССР, город Медвежьегорск, почтовый ящик 4/4. На треугольнике штамп: «проверено военной цензурой». Не раздумывая долго, Елизавета Матвеевна собралась и поехала к мужу. А через год туда отправилась тётя Паня с Верой, младшей дочерью Григорьевых. Когда поезд прибыл на станцию, они увидели на платформе людей в военной форме. Тётя Паня, разглядев среди них Василия, сказала девочке: «Беги скорей, там стоит твой папа!». Вера побежала, но перед военными остановилась, переводя глаза с одного на другого: «Кто папа?». Она не помнила отца: когда он уходил на фронт, ей не исполнилось и годика.

Дороги войны всегда неисповедимы. Около трёх месяцев крутил баранку по фронтовым дорогам рядовой Василий Григорьев. Осенью 41-го под Лугой колонна наших автомашин попала в окружение. Водители пытались прорваться, но не смогли. Силы противника и группы наших солдат были несоизмеримы. Пришлось оставить машины на дороге. Выполняя приказ командира, шофёры привели их в негодность, чтобы не достались врагу, и слили горючее. Затем укрылись в лесу. Жили в ямах, питались тем, что ещё можно было найти в лесу в конце сентября. Шли частые дожди, подступали осенние холода. Солдаты опухли от голода, страдали от дизентерии и простуды, некоторые ослепли.

И всё-таки немцы их обнаружили. Насколько хватило сил и патронов, ожесточённо отбивались от фашистов, но когда они иссякли, поняли, что от облавы не уйти. Пришлось закопать оружие в лесу, чтобы не досталось врагу.

Так Василий Григорьев с товарищами оказался в немецком плену.

В открытых интернет-источниках приводятся такие данные:

из 43 тысяч человек, оборонявших Лужский рубеж с 26 августа до середины сентября 1941 года, 20 тысяч бойцов и командиров попали в плен. Из лужского «котла» смогли выйти к частям Красной Армии и к партизанам только 13 тысяч человек. Остальные погибли. Как видим, неимоверно высокую цену заплатили защитники рубежа, задержав врага на подступах к Ленинграду. Они смогли остановить победный марш немецких войск по ленинградской земле: если раньше армада двигалась со скоростью 26 км в сутки, то в августе 1941 года она упала до 2,2 км. Враг был задержан под Лугой на 45 дней — у Ленинграда было время подготовиться к обороне.

Вскоре Василия Григорьева отправили в латвийский город Талси, в лагерь для военнопленных, где он пробыл за колючей проволокой четыре долгих года. Неизвестно, выжил бы солдат в неволе или нет, настолько был болен и слаб, если бы не оказался среди пленных земляк — ладожанин Василий Горин. Он был определён немцами в столовую поваром, готовил еду для заключённых. Горин узнал Григорьева, Новая Ладога – город невелик, все знают друг друга в лицо. «Как же помочь этому парню? Ведь еле на ногах держится, таких немцы пускают в расход», — думал Горин.

И придумал: поставил возле столовой чурбанчик. Из ящиков плоскогубцами вытащил гвозди, согнул их, положил на чурбанчик, принёс молоток. На другой пенёк посадил доходягу и сказал ему: «Сиди здесь и эти гвозди потихонечку молотком выпрямляй, а я, по возможности, буду приглядывать за тобой. Как выпрямишь все, я выйду и снова их согну. Немцы не терпят бездельников». Хитрость Горина удалась: фашисты не обращали внимания на занятого работой человека. Кормили в лагере скудно, люди ходили на каторжные работы полуголодные. Горин умудрялся каждый день тайком приносить своему тёзке что-нибудь из еды. Василий постепенно набирал силы, окреп, словом, выжил, только благодаря помощи своего земляка. А впереди было ещё четыре года плена – четыре адовых круга, которые ему предстояло пройти, вернее, преодолеть, пересилить — выстоять.

28 мая 1945 года Василий Григорьев в числе других узников лагеря в Талси был освобождён советскими войсками. Казалось бы, вот она, желанная свобода, скоро домой, но… Его под конвоем отправляют в спецлагерь для бывших советских военнопленных, который находился в Медвежьегорске Карело-Финской ССР. Этот город являлся административным центром строительства Беломоро-Балтийского канала. Начиная с 1944 года, после освобождения от финнов, наши военнопленные восстанавливали там разрушенный фашистами канал. Каждый из них должен был пройти государственную проверку. Проверяли военнослужащих долго, тщательно, придирчиво. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но Григорьев хорошо помнил место, где шофёры, попав в окружение, спрятали винтовки. Оружие особисты нашли, а это уже меняло дело: все подозрения с него были сняты. Дело в том, что 16 августа 1941 года вышел Приказ № 270 Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии, который запрещал под угрозой расстрела сдаваться врагу и оставлять ему оружие – «беречь материальную часть, как зеницу ока».

Домой Василий Александрович вернулся лишь в 1946 году. Устроился работать в автохозяйство, работал водителем автобуса. В 1957 году ему вручили медаль «За победу над Германией», а в 1966 за трудовую доблесть на транспорте он был награждён орденом «Знак Почёта». Вырастили с женой четырёх дочерей, всем дали образование. Сейчас они живут в Пикалёво, но не забывают город своего детства, приезжают навестить родные могилы. В 1947 году Василий Александрович взял на воспитание в свою семью маленького племянника, отец которого погиб на фронте, а мама (сестра Василия) умерла. Аркадий стал для него родным, он в какой-то мере заменил утонувшего во время эвакуации старшего сына.

Семья жила на Пролетарском канале, 15. Чудесным образом в двух комнатах умудрились поместиться восемь человек. Как и многим советским людям, Григорьевым жилось после войны нелегко, но зато жили дружно, с мечтой о будущем. Война всех научила ценить те малые радости, которые подарила им жизнь.

Как сложилась судьба Василия Ильича Горина, трудно сказать, можно только строить догадки. Может быть, кто-то из ладожан — старожилов помнит этого человека и сможет рассказать нам о его судьбе? Родственники Горина, семья Багровых, честь им и хвала, сохранили несколько писем, написанных Василием Ильичём жене. Видимо, ему удалось бежать из лагеря, потому что письмо, отправленное в Новую Ладогу, помечено 8 ноября 1941 года, на обратном адресе указана полевая почта, проставлен штамп: «проверено военной комендатурой». Второе письмо датировано 21 декабря 1941 года. В нём есть строки, говорящие о том, что Горин находился в фильтрационном лагере, где проходил проверку: «…сообщаю вам о себе, что я освободился». 9 мая 1945 года он поздравляет родных «с великим праздником победы». Это письмо отправлено из Таллина, как и последующие письма 1945-1946 годов, и все они просмотрены военной цензурой. Следовательно, он находился на службе в армии.

Письма этих лет пронизаны любовью к жене, детям, тоской по Ладоге и в то же время какой-то тревогой: «Как я с вами встречусь после такой долгой разлуки, после перенесённых тяжестей, мучений и страха?». Долгожданная встреча с семьёй состоялась только в 1947 году.

После возвращения домой, в Новую Ладогу, Василий Александрович Григорьев и Василий Ильич Горин часто встречались, ибо им было, что вспомнить и о чём поговорить, да и жили они не так далеко друг от друга. Григорьев жил на Старом канале, Горин – на улице Пескова, в доме, под окнами которого до сих пор весной расцветает белая сирень.

P.S. К великому сожалению, 20 июля сего года, уже после написания этого очерка, случилась беда: дом Гориных — Багровых сгорел.

М. СУГОНЯЕВА